|
Когда душа реагирует – она появляется, как та детская - такая уникальная способность - верить только в лучшее и видеть мир заботливым и добрым. Если долго смотреть на свет – реальность становится иной - невидимой и потому не вызывающей этой смутной тревоги и того самого предчувствия, с которого начинаются землетрясения и бури, тогда рука сохраняет лишь память тепла, присутствия и это невероятное спокойствие, всегда появляющееся на горизонте, как тот некий край земли, что притягивает блуждающего в безликом море, уже так уставшего от этих вечных колебаний и сомнений.
Но свет, всегда сменяется ночью и каким бы не был милым, безопасным, хотя бы и несколько жестоким, этот мир, этот лес, переполненный неподвижностью, страхом до смерти, жаждующим порядка и этой великой справедливости, от которой содрогается даже земля, не смотря на всю простоватость и наивность сюжета, всегда именно эта кажущаяся малозначительность момента, оказывается в итоге чем-то единственно важным.
И всего этого можно было бы избежать при свете дня, но ночью найти в себе хранящее тебя спокойствие очень сложно, и все, что можно было бы сделать – не становится столь близко к этому лесу спиной, в надежде в другой стороне найти чью-то заботу и защиту, но нет – она удел лишь света и эта полоса ночи, этот страх перед ней оказаться никогда не потеряет своего шанса приблизиться - свистом воздуха, криком вспуганных птиц, треском сухих веток, оглушающим гулом предгрозового пространства, рассекаемого молнией и бьющей где-то рядом и не смеющей тронуть, пока ты свято веришь в чудо, в то, что все это лишь страшный сон, но никак не чье-то предательство, безразличие до полного беззвучия и, конечно, самое ужасное, самое запретное – чье-топарализующее невнимание.
Может и стоило бы открыть глаза, и, не смотря на всю неприглядность сюжета, посмотреть туда раньше, чем наступит ночь?
Может, тогда бы не пришлось так мучительно отыскивать смысл видеть этот свет снова, и на этот раз уже не потому, что так нужно это по-прежнему такое потрясающее спокойствие, и не потому, что ночной лес тотчас наконец-то опустеет, умолкнет, превратившись в безводную пустыню с его одинокими, никому не нужными, зыбучими песками - таким он и был бы на самом деле, если бы ночь с ее бликами и тенями не оказалась так близко, если бы она не была прошлым, памятью и даже душой, все же желавшей всегда иного – света и тепла.
Может быть, поэтому и случилась эта ночь, и холод души, и лес с его иллюзией власти и всесилия звуков, ломающих веру в любовь, понимание навсегда, так что с тех пор впереди всегда лишь бездна и перепрыгнуть ее назад уже нельзя, и все слова, сколько бы не пытаясь зазвучать, смогу быть лишь тенями, осколками разбитого зеркала Тролля.
Этот бесконечный холод – может, только он и способен склеить зеркало? И хотя бы в него уже нельзя смотреть, а прикосновение обжигает предельной холодностью, осколки больше не ранят – они надежно скрыты под покровом льда и его уникальной способности жить бесконечно долго, и когда-нибудь стать чем-то идеальным - чистым листом бумаги, иными звуками и словами, там Тролль забывает разбить зеркало, а безводная пустыня не может воспользоваться ночью, и мне не важно, почему солнце и это потрясающее спокойствие всегда были лишь снами сквозь эту бесконечную сентиментальную мерзлоту северного сияния взамен душе.
(отрывок «Интроверсии»)
|
фото не редактированы
|
